И даже небо было нашим - Паоло Джордано

эту операцию со всеми четырьмя колесами, мы двинулись в путь. Мне казалось невозможным, что дорога может стать еще хуже, но я ошибалась. В течение следующего часа мне пришлось все время держаться одной рукой за резиновую ручку, а другой – за сиденье. Пальцы у меня побелели от усилия. Но эти постоянные встряски не могли замаскировать внутреннюю дрожь, которая началась у меня при мысли о страшном месте, куда мы направлялись. Хотя нет: не само место внушало мне страх, а встреча с Берном после долгой разлуки. И эта дрожь, почти конвульсивная, не прекратилась и тогда, когда дорога вдруг выровнялась, колеса джипа покатили по мягкому, как ковер, и ровному песку у подножия вулкана. Небо здесь было еще более странным, чем в других местах, тускло-голубое, сплошь в белых полосках, пересекавшихся под разными углами.

Юрген снова повозился с шинами, но теперь он увеличил давление. Я не отрываясь разглядывала невысокие деревца, росшие на склоне, похожие на рододендроны. Это были первые растения, которые я увидела после приезда сюда. Затем я заметила вдали сооружение, похожее на судно для перевозки лошадей, единственный след пребывания человека в этой пустыне. Джулиана спросила Юргена, долго ли еще не стемнеет: был уже шестой час. Юрген пожал плечами и сказал, что мы уже на месте.

Внутри этого сооружения на деревянных полках были расставлены по размерам черные сапоги. Напротив, в ящике, лежала куча грязных защитных касок.

– Надо переобуться, – сказала Джулиана.

– Останусь в этих, – ответила я.

В сложившейся ситуации принять от нее какое-либо одолжение было невозможно. Но она с такой жесткостью произнесла: «Здесь ты должна делать то, что мы скажем» – что я нагнулась и начала развязывать шнурки на кроссовках. А вместо них надела ботинки Джулианы.

– Завяжи шнурки на щиколотках крест-накрест. Затяни как можно туже, – приказала она все тем же властным тоном.

Затем Юрген дал мне пару сапог, каску и толстые носки, от которых пахло застарелым потом. Он объяснил, что все это надо будет надеть перед тем, как войти в пещеру, а туда идти еще полчаса. Он указал направление.

– Лавовое поле, – объяснил он, показывая на нагромождение широких, плоских скал, открывшееся перед нами. Это пространство прорезали маленькие каньоны, похожие на прожилки в камне. Пещера была где-то там. Берн был где-то там.

Переход через поле занял больше времени, чем предполагалось. Возможно, я двигалась не так быстро, как думал Юрген, или же время пути рассчитали, соединив две точки воображаемой прямой линией, а нам надо было выискивать лазейки среди скал. Я очень устала, была совсем без сил, но внутреннее напряжение поддерживало меня. Один раз я неловко встала на камень и подвернула ногу. Джулиана успела подхватить меня сзади, не дав упасть, но мне пришлось на несколько минут остановиться. Юрген присел передо мной на корточки, положил мою ногу себе на колено, развязал шнурки и осторожно покачал ступню то в одну сторону, то в другую. Затем спросил, смогу ли я идти дальше: если я не смогу идти самостоятельно, он не пустит меня в пещеру. Щиколотка болела, но я сказала: да, я в состоянии идти, – и, как могла, старалась скрыть, что прихрамываю.

У входа в пещеру мы увидели палатку и двух девушек. Они сидели за походным столом, на котором стояли два термоса. Нас быстро представили друг другу, девушки явно знали заранее о моем приезде и ждали меня. Они обменялись несколькими словами с Джулианой по поводу нашего опоздания, возможно, сказали они, сегодня уже не стоит идти в пещеру, лучше отложить экскурсию на завтра. Джулиана настояла на том, чтобы мы побывали там сегодня. В итоге мы договорились, что вернемся самое позднее через час.

Пока они спорили, я подошла ко входу в пещеру. Это было круглое отверстие в земле диаметром метров в десять, но его можно было заметить, только подойдя совсем близко. Влажный, поблескивающий мох, словно плащ, покрывал груду камней, очевидно, образовавшуюся после обвала, в результате которого люди узнали о существовании пещеры. Вниз вела узкая, железная, ненадежная на вид лестница с веревкой вместо перил. Я шагнула ближе, чтобы заглянуть внутрь, но у меня закружилась голова, и пришлось попятиться назад.

Инструкции Юргена я слушала невнимательно, голова все еще кружилась. Мне одинаково сильно хотелось броситься туда, вниз, – и немедленно уехать отсюда, вернуться домой. Однако из его объяснений я усвоила, что пещера внутри покрыта льдом, поэтому резиновые подошвы сапог подбиты гвоздями, чтобы не поскользнуться, но все равно я должна быть осторожной. Еще, помнится, Юрген спросил, не страдаю ли я клаустрофобией, для верности он дважды повторил по-английски это слово.

Потом мы спустились по лестнице, Юрген шел впереди. Джулиана не пошла с нами, она осталась у входа. Я снова поднялась на несколько ступенек:

– Ты не пойдешь?

Она стояла, скрестив на груди руки, под глазами у нее были лиловые круги – или так падал свет.

– Он хочет говорить с тобой наедине, – сказала она. – Он просил меня об этом, так что иди.

Затем она отвернулась, и тут я поняла, чего ей стоило сказать мне эти слова, чего ей стоило встретить меня в аэропорту, ночевать со мной в одной постели, а потом ехать в одной машине почти десять часов, – чтобы отвести к человеку, за которого мы с ней молчаливо соперничали долгие годы; она – с самого начала сознавая это, а я – только чувствуя. Мне стало ее жаль.

Низ лестницы находился в полутьме, так что виднелась только решетка, преграждавшая вход в пещеру. Чтобы войти, надо было вскарабкаться на скользкий валун и протиснуться в щель шириной с полметра. Юрген показал, как это делается, но у меня получилось только с пятой попытки. Потом пришлось идти нагнувшись, по низкой подземной галерее, фонарик на моей каске освещал синтетические брюки Юргена. Я почувствовала, что мне не хватает воздуха, сердце бешено заколотилось, может, я ошиблась и у меня на самом деле клаустрофобия. Я вспомнила ту ночь, когда Берн привел меня в башню, и черные ступеньки перед собой; вспомнила, как я запаниковала и стала умолять Берна поскорее вывести меня на воздух. Здесь все обросло плотным слоем льда, и луч фонарика выхватывал из тьмы разноцветные камешки, сверкавшие, как хрусталь, под этой ледяной корой.

Когда галерея пошла под уклон, Юрген велел мне перевернуться на живот и осторожно сползти вниз, держась за веревку. Потом он должен был помочь мне приземлиться. Сначала я никак не решалась отпустить веревку, но, услышав его подбадривающий голос, который раздавался откуда-то издалека, все же разжала